3 февраля российский президент Владимир Путин на встрече Клуба лидеров в очередной раз сформулировал национальную идею России. По его мнению, никакой объединяющей идеи, кроме патриотизма, у россиян быть не может. При этом в 2004 году Владимир Путин называл национальной идеей «конкурентоспособность», в 2011-м – «сбережение народа», а патриарх Кирилл уже в 2014 году назвал русской национальной идеей «святость»
Подходит ли патриотизм на роль национальной идеи России, как в ней уживаются СССР и Российская империя, и справедливо ли всерьез считать, что именно Владимир Путин стал основой российской идентичности? – в вечернем эфире Радио Крым.Реалии обсуждали российские философы и публицисты Максим Горюнов и Игорь Чубайс.
– Стоит ли вообще искать русскую национальную идею, Максим?
Горюнов: Нет государства без национальной идеи. Она обязательно должна быть. Наверняка есть национальные идеи в Украине, в Беларуси.
– Можете назвать национальную идею Беларуси?
Горюнов: Наверное, лучше спросить белорусов, но, возможно, это восстановление Беларуси – не той, советской, а той, которую они себе представляют, идеальной. Например, Беларуси при князьях Витовте, Ольгерде – последнему, кстати, недавно памятник поставили. Такой воинственный, на коне, указывающий своей рукой в сторону Смоленска. Что-то в этом роде.
– Я не вижу в современном мире усердных поисков национальных идей разными государствами. Нашли ли такие идеи Франция, Италия, США?
Национальная идея – это какое-то общее представление граждан данного государства о самих себеМаксим Горюнов
Горюнов: Национальная идея – это какое-то общее представление граждан данного государства о самих себе. Какими они сами себя представляют? Кто мы? Вот я немец, то есть кто я? Далее возникает некий миф, рефлексия по этому поводу. На мой взгляд, такое специфическое представление и является национальной идеей. То же самое присуще и самому государству. Если вы спросите американца, что такое США, он выдаст вам некий текст. Вот этот текст о том, что представляют собой США вообще, и есть квинтэссенция национальной идеи. Более того, ее не может не быть. Если есть какое-то государство, в котором люди не могут сказать, кто они такие, то это странное государство – либо совсем молодое, либо старое и на пороге распада.
– Во времена СССР национальной идеей было построение коммунизма и светлого будущего, а сейчас это что, Игорь?
Чубайс: Вообще понятие русской идеи ввел Федор Достоевский в 1862 году, сразу после отмены крепостного права. Национальная идея – это самая фундаментальная ценность, то, что характерно для данной страны, то, что отличает ее от других, хотя можно дать и множество других определений. Сейчас вопрос не в том, что нужно искать такую идею, а в том, как вообще существует государство или квазигосударство без идентичности, цели и маршрута. В Европе, кстати, это называется именно «идентичность». Что интересно, в России национальная идея есть, она выявлена учеными, но не сформулирована властью. Власть время от времени вбрасывает такие лозунги. Когда Владимир Путин сказал, что наша идея – конкурентоспособность во всем, тогда еще можно было публиковаться в наших газетах, и я написал: «Что значит конкурентоспособность во всем? Это значит, что крокодилы в Москве-реке будут больше, чем в реке Нил, что кофе в совхозе имени Ленина будет более качественным, чем бразильское?» Нельзя стремиться к конкурентоспособности во всем, она должна быть в своем, а для этого надо понять: что оно, свое? Когда сейчас Владимир Путин говорит, что национальная идея – это патриотизм, сразу возникает множество вопросов. Например, Александр Солженицын в свое время сказал, что Советский Союз соотносится с исторической Россией, как убийца – с убитым. Вообще СССР и Россия – это разные, совершенно несовместимые образования, как ФРГ и Третий Рейх. Немец вряд ли будет бить себя в грудь и кричать, что он патриот, – патриот чего? ГДР? ФРГ? Третьего Рейха? Это разные вещи. Нельзя быть патриотом России вообще. Я считаю себя российским патриотом, и я помню высказывание Владимира Ленина в 1918 году о том, что Россия завоевана большевиками. Вот когда мы преодолеем эту оккупацию, только тогда вернемся в свою страну.
– Но возможно ли формирование национальной идеи как идентичности в обществе, в котором еще даже не начала формироваться политическая нация? В Украине этот процесс идет, а в России – даже не начинался. Какая тут может быть идентичность, Максим?
Горюнов: В России есть специфическая идентичность, которая не имеет отношения к политической нации. Эта идентичность более архаичная, я бы сказал, феодальная, и связана с лояльностью императору. Точкой сборки российской нации является император, и в данный момент это Владимир Путин. Россиянин вообще – это тот, кто ему лоялен, кто признает его человеком, который управляет всем. То есть в этом отношении мы должны понимать невероятную важность и значимость фигуры царя, то есть президента для нынешней политической системы. Да, русские не воспринимают себя так же, как украинцы, как французы, когда свергали своего короля. Они воспринимают себя так, как и в XIX веке. У Льва Толстого в «Войне и мире» есть роскошные рассуждения мальчиков, которые воображают, что с ними произойдет, если к ним напрямую обратится император. Они думают: «мое сердце разорвется», «мои чувства захлестнут меня». На заседании Клуба лидеров, где Владимир Путин назвал патриотизм национальной идеей, бизнесмены обращались к нему с дрожью в голосе, глядя на него, запинались, их речь становилась сбивчивой.
– То есть это такие же толстовские мальчики, только с миллиардами?
Горюнов: Безусловно. Они соприкасаются с императором, с человеком, который крепит нацию. Они находились в присутствии того, кто является основой России как таковой – и политически, и внешне, и внутренне. Отсюда такое сакральное волнение. По интенсивности и по своему культурному образцу оно похоже на волнение, которое охватывало, допустим, крестьян при виде короля в XVII или XIX веке.
– Разве такая архаичная идентичность – не антиидентичность, Игорь?
Чубайс: Когда мы говорим об императоре, надо иметь в виду, что власть до 1917 года была совершенно легитимной, законной. Она имела основание. После того, как большевики разогнали Учредительное собрание, они ничего не предложили, никто не выбирал – это абсолютно нелегитимное государство. В нем поклонение вождю – просто тоталитарный ритуал. Неслучайно есть и такое определение патриотизма: осознание ответственности за преступления, совершенные от имени своего народа. Власть и народ здесь разорваны, и национальная идея – это фундаментальная ценность России, а власть действует в своих личных интересах, в интересах самосохранения. Сегодня идентичности в России вообще нет, поскольку после развала СССР у нас было три пути: восстановить СССР, выкинуть всю историю и догонять Запад или осуществлять преемственность исторической России. И сегодня мы и советские, и антисоветские; и российские, и антироссийские; и западные, и антизападные одновременно. Это полный абсурд, бессмыслица. Такая власть и такое государство не могут долго существовать.После того, как большевики разогнали Учредительное собрание, они ничего не предложили, никто не выбирал – это абсолютно нелегитимное государство. В нем поклонение вождю – просто тоталитарный ритуалИгорь Чубайс
– Ощущение ответственности за преступления государства, на мой взгляд, сейчас отсутствует и у тех, кто власть поддерживает, и у тех, кто ее не поддерживает. Может, эта тотальная безответственность и есть национальная идея современной России, Максим?
Горюнов: В архаичной системе, о которой я говорил, патриотизмом является не осознание преступлений своего народа, а осознание его побед. Когда россиянин говорит о том, что Кавказ является российским, он будет воспевать подвиги казаков и солдат генерала Алексея Ермолова, их успех. При этом он никогда не будет говорить об уничтожении местных народов. Более того, он будет радоваться тому, что кавказцев уничтожали, и без стеснения утверждать, что это уничтожение было справедливым, в том числе и перед богом. Россияне – люди древнего, по современным меркам, мировоззрения. Так в мире уже не думают, Россия – это такой заповедник XIX века. Также стоит обратить внимание на культ Николая Второго. Владимир Путин все-таки не император, и это заменяется чествованием последнего русского царя, строительством храмов в честь новомучеников. Я могу навскидку назвать пять таких храмов, которые возводятся в новых микрорайонах Москвы. Николай Второй даже после своего зверского убийства остался живым, действующим императором для тех, кто ориентирован на имперскую Россию.
– Есть ли, по-вашему, рецепт преодоления такого безответственного архаизма, Игорь?
Нужен механизм легитимации власти, она должна нести ответственность, должна быть выборной и подконтрольнойИгорь Чубайс
Чубайс: Мы сразу очень много вопросов затронули. Нужен механизм легитимации власти, она должна нести ответственность, должна быть выборной и подконтрольной. У нас ничего этого нет. Когда Максим Горюнов говорит об авторитете Николая Второго, это такая сложная игра. Нынешняя «Эрэфия» официально является правопреемницей СССР, и власть здесь устроена так же, чиновники сами себя назначают. Но утверждать в полный голос, что они продолжатели рухнувшего СССР, чиновники не могут, поэтому выдумывают единство истории. Они хотят показать себя продолжателями и Николая Второго, и Петра Великого, и Ивана Грозного и так далее. Но это обман: между исторической Россией и нынешней случились гражданская война, ГУЛАГ, репрессии, КГБ и тому подобное. Сейчас мы имеем другое постсоветское государство, которое вынуждено изображать из себя продолжателя России. Мы находимся в совершенно парадоксальном положении, лучше всего выраженном в строчках: «Чем больше Родину мы любим, тем меньше нравимся мы ей» Всякий настоящий патриот – противник этой власти, и наоборот. Надо сегодня не любить Россию, переживать за нее.
– Согласны, Максим?
Горюнов: Мы говорим не об архаике времен Ивана Грозного. Захват Россией Крыма не был похож на захват Россией Казани, не было рек крови. Это также не архаичность Петра Первого. Надо разбираться, какая именно это архаика: может, Павла Первого или Александра Третьего? Слава богу, эта архаичность не последних Рюрюковичей, а Романовых, и не первой половины XVIII века, а, скорее всего, второй. Это радует, потому что тогда были и университеты, и газеты, что-то как-то существовало, был виден путь в Европу. Есть повод для положительных прогнозов: мы не в глубоких веках. Есть отставание России, может, на 50, на 100 лет, но не навсегда.
– Я вижу, что Максим старательно избегает упоминания о большевиках, а вы, Игорь, все время говорите о них, как о болезни, которая не прошла.
Чубайс: Конечно, не прошла. Мы реальные продолжатели СССР, просто нет лозунгов о победе коммунизма, а суть государства осталась прежней. Пока мы не демонтируем всю эту систему, ничего не изменится. Кризис начался не с приходом Владимира Путина, а в 1917 году. Пока мы не избавимся от советчины, не проведем русский Нюрнберг с учетом западного опыта, конечно, мы не обретем идентичность или национальную идею. Без нее наш статус непонятен, мы никому не нужны, мы – изгои.
